Преподобная Елена Дивеевская

В Ардатовском yeзде, в родовом своем имении селе Нуча жили сироты брат с сестрой, дворяне-помещики Михаил Васильевич и Елена Васильевна Мантуровы. Михаил Васильевич много лет служил в Лифляндии в военной службе и женился там на лифляндской уроженке Анне Михайловне Эрнц, но затем так сильно заболел, что принужден был оставить службу и переехать на жительство в свое имение, село Нуча. Елена, гораздо моложе своего брата по годам, была веселого характера и мечтала только о светской жизни и скорейшем замужестве.

Болезнь Михаила Васильевича имела решающее влияние на всю его жизнь, и самые лучшие доктора затруднялись определить ее причину и свойства. Таким образом, всякая надежда на медицинскую помощь была потеряна и оставалось обратиться за исцелением ко Господу и Его святой Церкви. Молитва о святой жизни батюшки Серафима, обежавшая уже всю Россию, конечно, достигла и села Нучи, лежавшего всего в 40 верстах от Сарова. Когда болезнь приняла угрожающий характер, так что у Михаила Васильевича выпадали кусочки кости из ног он решился ехать по совету близких и знакомых в Саров к преподобному Серафиму. С большим трудом он был приведен крепостными людьми своими в сени келлии старца-затворника. Когда Михаил Васильевич, по обычаю, сотворил молитву, батюшка Серафим вышел и милостиво спросил его: «Что пожаловал, посмотреть на убогого Серафима? » Мантуров упал ему в ноги и стал слезно просить старца исцелить его от ужасного недуга. Тогда с живейшим участиемВ Нижегородской губернии, в и отеческой любовью трижды спросил его о.Серафим: «Веруешь ли ты Богу?» И получив также трижды в ответ самое искреннее, сильное, горячее уверение в безусловной вере в Бога, великий старец сказал ему: «Радость моя! Если ты так веруешь, то верь же и в то, что верующему все возможно от Бога, а потому веруй, что и тебя исцелит Господь, а я, убогий Серафим,— помолюсь». Затем о.Серафим посадил Михаила Васильевича близ гроба, стоящего в сенях, а сам удалился в келлию, откуда спустя немного времени вышел, взяв с собой святого елея. Он приказал Мантурову раздеться, обнажить ноги и, приготовившись помазать их принесенным святым елеем, произнес: «По данной мне от Господа благодати я первого тебя врачую!» О. Серафим помазал ноги Михаилу Васильевичу и надел на них чулки из посконного холста. После того старец вынес из келлии большое количество сухарей, всыпал ему их в фалды сюртука и приказал так и идти с ношей в монастырскую гостиницу. Михаил Васильевич исполнил приказание батюшки не без страха, но затем, удостоверившись в совершенном с ним чуде, пришел в невыразимую радость и какой-то благоговейный ужас. Несколько минут тому назад он не был в состоянии войти в сени к о.Серафиму без посторонней помощи, а тут вдруг по слову святого старца нес уже целую груду сухарей, чувствуя себя совершенно здоровым, крепким и как бы никогда не болевшим. В радости он бросился в ноги о.Серафиму, лобызая их и благодаря за исцеление, но великий старец приподнял Михаила Васильевича и строго сказал: «Разве Серафимово дело мертвить и живить, низводить во ад и возводить? Что ты, батюшка! Это дело единого Господа, Который творит волю боящихся Его и молитву их слушает! Господу всемогущему да Пречистой Его Матери даждь благодарение!»

Затем о.Серафим отпустил Мантурова.

Прошло некоторое время. Вдруг Михаил Васильевич с ужасом вспомнил про свою прошедшую болезнь, которую он уже начал забывать, и решил еще раз съездить к о.Серафиму, принять его благословение. Дорогой Мантуров размышлял: «Ведь должен же я, как сказал батюшка, поблагодарить Господа…» И только он приехал в Саров и вошел к о.Серафиму, как великий старец встретил его словами: «Радость моя! А ведь мы обещались поблагодарить Господа, что Он возвратил нам жизнь-то!» Удивляясь прозорливости старца, Михаил Васильевич ответил: «Я не знаю, батюшка, чем и как; что же вы прикажете?» Тогда о.Серафим, взглянув на него особенным образом, весело сказал: «Вот, радость моя, все, что ни имеешь, отдай Господу и возьми на себя самопроизвольную нищету!» Смутился Мантуров; тысяча мыслей пробежали у него в голове в один миг, ибо он никак не ожидал такого предложения со стороны великого старца. Ему вспомнился евангельский юноша, которому Христос предложил также добровольную нищету для совершенного пути в Царство Небесное… Ему вспомнилось, что он не один, имеет молодую жену и что, отдав все, нечем будет жить… Но прозорливый старец, уразумев мысли его, продолжал: «Оставь все и не пекись о том, о чем ты думаешь; Господь тебя не оставит ни в сей жизни, ни в будущей; богат не будешь, хлеб же насущный все будешь иметь». Горячий, впечатлительный, любящий и готовый, по чистоте своей души, исполнить каждую мысль, каждое требование столь великого и святого старца, которого он видел всего второй раз, но любил уже, без сомнения, больше всего на свете, Михаил Васильевич тотчас ответил: «Согласен, батюшка! Что же благословите мне сделать?» Но великиц и мудрый старец, желая испытать пылкого Михаила Васильевича, ответил: «А вот, радость моя, помолимся, и я укажу тебе, как вразумит меня Бог!» После этого они расстались как большие друзья и самые верные слуги Дивеевской обители, избранной Царицей Небесной Себе в земной Жребий.

Когда нашей боголюбивой подвижнице Елене Васильевне, сестре Михаила Васильевича, минуло 17 лет в 1821 г., она сделалась невестой. Успокоенный с этой стороны, Михаил Васильевич не видел препятствия удалиться от мира и служить всецело Господу и преподобному Серафиму. Но жизнь Елены Васильевны как-то вдруг непонятно и странно изменилась. Искренно и горячо любя жениха своего, который ей чрезвычайно нравился, она неожиданно его отвергла, сама того не понимая: «Не знаю почему, не могу понять,— говорила она брату,— он мне не дал повода разлюбить себя, но, однако, страшно мне опротивел!» Свадьба расстроилась, и крайне веселый характер ее, любовь к светской, общественной жизни, молодость, стремление к веселью и забавам пугали родных и не предвещали хорошего при семейной ее обстановке. О духовном она, конечно, не имела ни малейшего понятия.

Вскоре скончался единственный богатый родственник Мантуровых, давно из виду потерянный, отец их матери. Находясь при смерти, дедушка через газеты вызывал их к себе, дабы передать им свое состояние. Михаила Васильевича в то время не было дома, а потому, чтоб не замедлить, Елене Васильевне пришлось ехать одной с дворовыми людьми. Не долго думая, она отправилась, но уже не застала деда в живых и присутствовала только на похоронах. Потрясенная этим несчастьем, она заболела горячкой и, как только немного окрепла, пустилась в обратный путь. В уездном городе Княгинине Нижегородской губернии пришлось остановиться на почтовой станции, и Елена Васильевна захотела выпить в ней чая, для чего послала людей распорядиться, а сама осталась сидеть в карете.

Хотя ее отговаривали и настаивали, чтобы она отдохнула в почтовой комнате, но Елена Васильевна уступила только, обещав пить чай на станции, а пока его приготовляют, осталась сидеть в карете. Не смея далее прекословить своей госпоже, люди поспешно занялись приготовлением чая, и когда пришло время, горничная выслала лакея просить барышню кушать. Едва успел лакей спуститься по лестнице на подъезде станции, как вскрикнул при виде Елены Васильевны и замер на месте. Она стояла во весь рост, совершенно опрокинувшись назад, едва держалась конвульсивно за дверцу полуоткрытой кареты и на лице ее выражался такой ужас и страх, что немыслимо передать его словами. Немая, с сильно увеличенными глазами, бледная как смерть, она уже не могла держаться на ногах, казалось — еще момент, и она упадет на землю замертво.

Лакей и все сбежавшиеся на его крик люди кинулись на помощь Елене Васильевне, бережно взяли ее и внесли в комнату. Пробовали узнать, в чем дело, спрашивали ее, но Елена Васильевна оставалась в бессознательном положении или, вернее, в оцепенении от охватившего ее ужаса. Горничная, — предполагая, что барышня умирает, сказала: «Не позвать ли вам священника, барышня?» После того, как она несколько раз повторила этот вопрос, Елена Васильевна точно начала приходить в себя и даже с радостной улыбкой, уцепившись за девушку и, как бы боясь ее отпустить, прошептала: «Да… да…»

Когда явился священник, Елена Васильевна была уже в сознании, и язык и рассудок действовали по-прежнему; она исповедовалась и причастилась Св. Тайн. Затем целый день не отпускала от себя священника и все еще в страхе держалась за его одежду. Пробыв таким образом в Княгинине и успокоясь от всего происшедшего с ней, Елена Васильевна поехала домой, где и рассказала брату и невестке следующее:
«Оставаясь одна в карете, я немного вздремнула, и когда открыла глаза, то никого не было по-прежнему около меня. Наконец вздумала выйти и сама открыла дверцу кареты, но лишь ступила на подножку, невольно почему-то взглянула вверх и увидела я над своей головой огромного, страшного змия. Он был черен и страшно безобразен, из пасти его выходило пламя и пасть эта казалась такою большою, что я чувствовала, что змий совершенно поглотит меня. Видя, как он надо мною вьется и все спускается ниже и ниже, даже ощущая уже дыхание его, я в ужасе не имела сил позвать на помощь, но, наконец, вырвалась из охватившего меня оцепенения и закричала: «Царица Небесная, спаси! Даю Тебе клятву, никогда не выходить замуж и пойти в монастырь!» Страшный змей в одну секунду взвился вверх и исчез… но я не могла прийти в себя от ужаса!..»

Михаил Васильевич долго не мог опомниться от случившегося с его сестрой, а Елена Васильевна, как бы чудно спасенная от врага человечества, совершенно изменилась в характере. Она сделалась серьезная, духовно настроенная и стала читать священные книги. Мирская жизнь стала ей невыносима, и она жаждала поскорее уйти в монастырь и совсем затвориться в нем, страшась гнева Матери Божией за неисполнение данного ею обета.

Вскоре Елена Васильевна поехала в Саров к о.Серафиму просить его благословения на поступление в монастырь. Батюшка крайне удивил ее, сказав: «Нет, матушка, что ты это задумала! В монастырь — нет, радость моя, ты выйдешь замуж!»
— «Что это вы, батюшка! — испуганно сказала Елена Васильевна.— Ни за что не пойду замуж, я не могу, дала обещание Царице Небесной идти в монастырь, и Она накажет меня!»
— «Нет, радость моя,— продолжал старец,— отчего же тебе не выйти замуж! Жених у тебя будет хороший, благочестивый, матушка, и все тебе завидовать будут! Нет, ты и не думай, матушка, ты непременно выйдешь замуж, радость моя!»
— «Что это вы говорите, батюшка, да я не могу, не хочу я замуж!» — возражала Елена Васильевна.
Но старец стоял на своем и твердил одно: «Нет, нет, радость моя, тебе уже никак нельзя, ты должна и непременно выйдешь замуж, матушка!»

Елена Васильевна уехала недовольная, разогорченная и, вернувшись домой, много молилась, плакала, просила у Царицы Небесной помощи и вразумления. Еще с большим рвением принялась она за чтение святых отцов. Чем больше она плакала и молилась, тем сильнее разгоралось в ней желание посвятить себя Богу. Много раз проверяла она себя и все более и более убеждалась, что все светское, мирское ей не по духу, и она совершенно изменилась. Несколько раз Елена Васильевна ездила к о.Серафиму, и он все твердил одно, что она должна выйти замуж, а не идти в монастырь. Так целых три года готовил ее батюшка Серафим к предстоящей перемене в ее жизни и к поступлению в Серафимову общину, которую он начал устраивать в 1825 году, и заставлял работать над собой, упражняться в молитве и приобретать необходимое терпение. Она, конечно, этого не понимала, и невзирая на просьбы, желание и мольбы Елены Васильевны, о.Серафим однажды сказал ей в духовном смысле следующее: «И даже вот что еще скажу тебе, радость моя! Когда ты будешь в тягостях-то, так не будь слишком на все скора; ты слишком скора, радость моя; а это не годится, будь тогда ты потише. Вот как ходить-то будешь, не шагай так-то, большими шагами, а все потихоньку, да потихоньку! Если так-то пойдешь, благополучно и снесешь! — и, показав при этом видимым примером как должно ходить осторожно, продолжал.— Во, радость моя! Также и поднимать, если тебе что случится, не надо так, вдруг, скоро и сразу, а во так, сперва понемногу нагибаться, а потом, точно так же все понемногу же и разгибаться».

Снова видимым примером показал о.Серафим и прибавил: «Тогда благополучно и снесешь!» Этими словами старец довел Елену Васильевну до отчаяния. Сильно негодуя на него, она решилась не обращаться к нему и съездить в Муром в женский монастырь. Там ей игумения, конечно, сказала только приятное, и Елена Васильевна тотчас купила себе в Муромском монастыре келлию. По возвращении домой она стала совсем уже собираться, прощаться, но перед окончательным отъездом все-таки не вытерпела и отправилась в Саров проститься со старцем Серафимом. Каково же было ее удивление и каков ужас, когда вышедший к ней навстречу о.Серафим, ничего не спрашивая, прямо и строго сказал ей: «Нет тебе дороги в Муром, матушка, никакой нет дороги и нет тебе и моего благословения! И что это ты? Ты должна замуж выйти и у тебя преблагочестивейший жених будет, радость моя!» Прозорливость старца, доказавшая его святость, обезоруживала каждого приходящего к нему и действовавшего по своей воле. Сердце невольно привязывалось к такому праведнику, и Елена Васильевна почувствовала, что без о.Серафима все-таки нельзя ей жить, тем более что в Муроме не у кого будет спрашивать наставления и совета.

О.Серафим приказал ей пожертвовать Муромскому монастырю данные за келлию деньги и не ездить больше туда. Но Елена Васильевна на этот раз не почувствовала отчаяния, а, напротив, вполне смирилась и возвратилась домой, заливаясь слезами. Она опять заперлась в свою комнату, из которой почти не выходила уже целые три года, проводя в ней жизнь отшельника, отрешенная от всего и всех. Что она делала в своей комнате и как молилась, никому не было известно, но неожиданный случай убедил Михаила Васильевича и всех живущих в доме, насколько она трудилась уже на пути духовного совершенства. Разразилась страшная гроза вблизи дома, в котором жили Мантуровы; раскаты и удары молнии были ужасны, так что все собрались в комнату Елены Васильевны, где теплилась лампада, горели свечи и она покойно молилась. Во время одного из страшных ударов со стороны двора вдруг в углу, под полом и под образами раздался совершенно неестественный и отвратительный крик, как бы кошки. Но крик этот был настолько силен, неожидан и неприятен, что Михаил Васильевич, жена его и все бросились невольно к киоту, пред которым молилась Елена Васильевна. «Не бойтесь, братец! — сказала она спокойно.— Чего испугалась, сестрица; ведь это диавол! Вот,— прибавила она, сотворив знамение креста на том самом месте, откуда был слышен крик,— вот и нет его; разве он что-либо может!» Действительно, тотчас водворилась полная тишина.
Через полгода после последнего свидания с о.Серафимом, Елена Васильевна опять поехала в Саров. Она стала неотступно, но смиренно просить старца благословить ее на подвиг монашества. На этот раз о.Серафим сказал ей: «Ну, что ж, если уж тебе так хочется, то пойди, вот за двенадцать верст отсюда есть маленькая общинка матушки Агафьи Семеновны, полковницы Meльгуновой, погости там, радость моя, и испытай себя!»

Елена Васильевна в неизреченной радости и неописанном восторге поехала из Сарова прямо к матушке Ксении Михайловне и совсем поселилась в Дивееве. За теснотой помещения Елена Васильевна заняла крошечный чуланчик около маленькой келлии, которая выходила крылечком к западной стене Казанской церкви. Часто на этом крылечке сиживала подолгу молча Елена Васильевна, погруженная будто в думу и в немом созерцании храма Божия и премудро созданной окружающей природы, не переставая умом и сердцем упражняться в Иисусовой молитве. Ей было тогда двадцать лет от роду (в 1825 г.).

Через месяц после приезда Елены Васильевны в Дивеево ее потребовал к себе батюшка Серафим и сказал: «Теперь, радость моя, пора уже тебе и с женихом обручиться!» Елена Васильевна, испуганная, зарыдала и воскликнула: «Не хочу я замуж, батюшка!» Но о.Серафим успокоил ее, говоря: «Ты все еще не понимаешь меня, матушка! Ты только скажи начальнице-то Ксении Михайловне, что о.Серафим приказал с Женихом тебе обручиться, в черненькую одежку одеться… Ведь вот как замуж-то выйти, матушка! Ведь вот какой Жених-то, радость моя!»

Много и усладительно беседовал с ней о.Серафим, говоря: «Матушка! Виден мне весь путь твой боголюбивый! Тут тебе и назначено жить, лучше этого места нигде нет для спасения; тут матушка Агафья Семеновна в мощах почивает; ты ходи к ней каждый вечер, она тут каждый день ходила и ты подражай ей так же, потому что тебе этим же путем надо идти, а если не будешь идти им, то и не можешь спастись. Ежели быть львом, радость моя, то трудно и мудрено, я на себя возьму; но будь голубем и все между собою будьте как голубки. Вот и поживи-ка ты тут три-то года голубем; я тебе помогу, вот тебе на то и мое наставление: за послушание читай всегда Акафист, Псалтирь, псалмы и правила с утреней отправляй. Сиди да пряди, а пусть другая сестра тебе все приготовляет, треплет лен, мыкает мочки, а ты только пряди и будешь учиться ткать, пусть сестра сидит возле тебя да указывает. Всегда будь в молчании, ни с кем не говори, отвечая только на самые наинужнейшие вопросы и то «аки с трудом», а станут много спрашивать, отвечай: «Я не знаю!» Если случайно услышишь, что кто не полезное между собой говорит, скорее уходи, «дабы не внити во искушение». Никогда не будь в праздности, оберегай себя, чтобы не пришла какая мысль, всегда будь в занятии. Чтобы не впадать в сон, употребляй мало пищи. В среду и пяток вкушай только раз. От пробуждения до обеда читай: «Господи Иисусе Христе Сыне Божий, помилуй меня грешную!», а от обеда до сна: «Пресвятая Богородица, спаси нас!» Вечером выйди на двор и молись 100 раз Иисусу, 100 раз Владычице и никому не сказывай, а так молись, чтобы никто того не видал, даже бы и не подумал, и будешь ты аки Ангел! И пока Жених твой в отсутствии, ты не унывай, а крепись лишь и больше мужайся; так молитвой, вечно-неразлучной молитвой и приготовляй все. Он и придет ночью тихонько и принесет тебе кольцо, перстенек, как Екатерине-то великомученице матушке. Так вот три года и приготовляйся, радость моя, чтобы в три года все у тебя готово бы было. О, какая неизреченная радость-то тогда будет, матушка! Это я о пострижении тебе говорю, матушка; чрез три года постригайся, приуготовив себя, ранее не нужно, а как пострижешься-то, то будет у тебя в груди благодать воздыматься все более и более, а каково будет тогда! Когда Архангел Гавриил, представ пред Божией Матерью, благовестил ей, то Она немного смутилась и тут же сказала: «Се раба Господня! Буди мне по глаголу твоему!» Тогда вот и ты скажи также: «Буди мне по глаголу твоему!» Вот о каком браке и Женихе я тебе толкую, матушка; ты слушай меня и никому до времени того не говори, но верь, что все мною реченное тебе сбудется, радость моя!»

Не помня себя от радости, Елена Васильевна возвратилась домой, в Дивеево, и, надев все монашеское, простое, начала с живейшей любовью нести прежние свои подвиги, пребывая в непрестанной молитве, в постоянном созерцании и совершенном молчании. Так как маленькая келлия ее была беспокойна, переполнена сестрами, то батюшка Серафим благословил Михаила Васильевича Мантурова построить ей другую, также небольшую келлию, в которой она и поселилась со своей крепостной девушкой Устиньей, чрезвычайно любившей ее. После смерти Устиньи с Еленой Васильевной жили две послушницы: Агафья и Ксения Васильевна.

В дальнейшем батюшка Серафим лично желал назначить Елену Васильевну начальницей своей Мельничной обители. Так перед постройкой своим девушкам «мельницы-питательницы», как всегда выражался старец, призвал он священника о.Василия (впоследствии духовника Дивеевских сестер), который застал о.Серафима сидящим у своего источника грустным, скорбным. Вздыхая, батюшка произнес: «Старушка-то (то есть матушка Ксения Михайловна) у нас плоха! Кого бы нам вместо нее-то, батюшка?!»
— «Кого уже вы благословите…» — ответил недоумевающий о. Василий.
«Нет, ты как думаешь?! — переспросил старец.— Кого? Елену Васильевну или Ирину Прокопьевну?»
Но о. Василий и на этот вторичный вопрос батюшки ответил: «Как вы благословите, батюшка».
— «Вот то-то, я и думаю Елену-то Васильевну, батюшка; она ведь словесная! Вот потому я и призвал тебя. Так ступай-ка ты, да и присылай ее ко мне»,— сказал о.Серафим.

Кроме того, что Елена Васильевна была образованна, преподобный Серафим, называя ее «словесною», конечно, употреблял это слово в смысле святоотеческих писаний. В «Добротолюбии» на церковно-славянском языке, в «Увещаниях о нравах человеческих и благом житии» Антония Великого читаем: «Не суть же словеснии, изучившиеся наукам и книгам древних мудрецов, но словесную имуще душу, и могущий разсуждати, что есть добро, и что есть зло, и лукавых и душевредных убегающий, благим же и душеполезным тщательно поучающийся, и сия творящий со многим благодарением Богу… Истинно словесный человек о едином тщится, сиречь, еже повиноватися и угождати Богу всех, и сему точию поучати душу свою, яко да благоугодит Богу, благодаря за таковый и толикий Промысл Его, и управление всех тварей, во всяком приключении житейском».

Когда к нему пришла Елена Васильевна, батюшка в восторге объявил ей, что она должна быть начальницей его обители. «Радость моя! — сказал о.Серафим.— Когда тебя сделают начальницей, то тогда, матушка, праздник будет великий и радость у вас будет велия! Царская фамилия вас посетит, матушка!»

Елена Васильевна страшно смутилась. «Нет, не могу, не могу я этого, батюшка! — ответила она прямо. — Всегда и во всем слушалась я вас, но в этом не могу! Лучше прикажите мне умереть, вот здесь, сейчас, у ног ваших, но начальницей — не желаю и не могу я быть, батюшка!»

Несмотря на это, о.Серафим впоследствии, когда устроилась мельница и он перевел в нее семь первых девушек, приказал во всем им благословляться и относиться к Елене Васильевне — начальнице их, хотя она так и осталась до самой смерти своей жить в Казанско-церковной общинке. Это до такой степени смущало юную подвижницу, что даже и перед смертью своей она твердила, как бы в испуге: «Нет, нет, как угодно батюшке, а в этом не могу я его слушаться; что я за начальница! Не знаю, как буду отвечать за свою душу, а тут еще отвечать за другие! Нет, нет, да простит мне батюшка, и послушать его в этом никак не могу!»
Однако о.Серафим все время поручал ей всех присылаемых им сестер и, говоря о ней, называл всегда «Госпожа ваша! — Начальница!» Вообще начальствование Елены Васильевны было и осталось загадочным и непонятным, так как вскоре она чудесно скончалась (о чем будет сказано ниже).

Елена Васильевна, несмотря на то, что считалась начальницей Мельничной обители, всегда трудилась и несла послушания наравне с прочими сестрами.

В особенности, когда батюшка Серафим благословил сестер копать Канавку по указанию Царицы Небесной, о.Серафим говорил приходящим к нему сестрам, указывая на старание и труды ее: «Во, матушка, начальница-то, госпожа-то ваша, как трудится, а вы, радости мои, поставьте ей шалашик, палатку из холста, чтоб отдохнула в ней госпожа-то ваша от трудов!»

Елена Васильевна исполняла, так как имела образование и имела дар рассуждения, все трудные поручения батюшки Серафима, но не занимала должности начальницы. Необыкновенно добрая от природы, она явно или видимо ничего не делала, но зато, насколько лишь умела и могла, творила добро тайно, непрестанно и много. Так, например, зная нужду многих бедных сестер, а также нищих, она раздавала им все, что имела и что получала от других, но незаметным образом. Бывало, идет мимо, или в церкви, и даст кому-нибудь, говоря: «Вот, матушка, такая-то просила меня передать тебе!» Вся пища ее заключалась обыкновенно в печеном картофеле да лепешках, которые так и висели у нее на крылечке в мешочке. Сколько их ни пекли, всегда не хватало. «Что за диво! — говорила, бывало, ей сестра-стряпуха. — Что это, матушка, ведь я смотри-ка сколько лепешек тебе наложила, куда же девались они? Ведь эдак-то и не наготовишься!»

— «Ах, родная,— кротко ответит ей Елена Васильевна,— ты уж прости меня Христа ради, матушка, да не скорби на меня; что же делать, слабость моя, уж очень я люблю их, вот все и поела!»

Спала она на камне, прикрытом лишь плохим ковриком.

Со времени освящения храмов, пристроенных к Казанской церкви (Рождества Христова и Рождества Богородицы), батюшка Серафим назначил Елену Васильевну церковницей и ризничей, для этого он попросил Саровского иеромонаха отца Илариона постричь ее в рясофор, что и было исполнено. О.Серафим надел ей под камилавочку шапочку, сшитую из его поручей. Затем, призвав духовника обители о.Василия, Елену Васильевну и послушницу ее Ксению Васильевну, батюшка о.Серафим строго заповедовал им следующий церковный порядок.

«1. Чтобы в обители все, как ризнические, пономарские, дьяческие и церковниц должности, также клиросы навсегда исправлялись бы только одними сестрами, но непременно девицами. «Так Царице Небесной угодно! Помните это и свято сохраняйте, передав и другим»,— сказал батюшка.

2. Пономарки и церковницы должны неопустительно, сколь возможно чаще, приобщаться во все четыре поста, все двунадесятые праздники, не смущаясь мыслью, что недостойные; не пропускать случая сколь возможно более пользоваться благодатью, даруемой приобщением Св. Христовых Тайн, стараясь лишь по возможности сосредоточившись в смиренном сознании всецелой греховности своей, с упованием и твердой верой в неизреченное Божие милосердие, умственно говоря: «Согрешила, Господи, душею, сердцем, словом, помышлением и всеми моими чувствами!» — приступить к святому, всех искупляющему Таинству.

3. Как пред службой, так и по службе, пономарящие должны, взойдя в алтарь, испросить благословение служащего священника. Никогда и ни в чем не прекословить в храме служащему священнику. Он служитель есть Самого Господа, кроме разве исключительно чего-либо могущего случиться особо недолжного. И даже как бы незаслуженно ни оскорбил священник, все перенести молча, смиренно, лишь поклонившись ему.

4. Никогда при какой-либо купле не должно торговаться из церковных вещей: «Скажи лишь, матушка, за сколько хотелось бы тебе что купить! Дадут тебе,— благодари; не дадут, никогда не настаивай и не торгуйся; без торгу отдай все, ибо все лишнее от церкви никогда не пропадет. Сам Господь видит и знает, и все возвратит!»

5. Зная, кто из сестер пострижен или не пострижен, в случае какой-либо особой нужды никак и никогда не дозволять входить в алтарь не постриженным сестрам.

6. Пречистую от Литургии носить в трапезу не иначе, как непременно за Литургией же служившей пономарки, вследствие освящения и ее самой от токмо даже присутствования и ее постоянного прислуживания при наивысочайшем служении Престолу Божией славы.

7. Никогда, Боже упаси, ни ради чего, ни ради кого бы то ни было, кроме молчаливого знака согласия или отречения, не разговаривать в алтаре, как месте присутствования всегда Самого Господа и Сил Его, не дозволяя того и другим, кто бы то ни был, если бы даже пришлось и потерпеть за то. «Сам Господь тут присутствует! И трепеща, во страхе предстоят Ему все Херувимы и Серафимы и вся Сила Божия! Кто же возглаголет пред лицем Его!» — говорил батюшка.

8. Ни под каким видом, предлогом, либо делом, ниже щетки, ниже ничего, никогда не брать церковного, боясь за то прещения Божия, ибо во храме все наималейшее принадлежит токмо Единому Богу! И все, хотя и малое, взятое оттуда, есть как бы износимый огонь все и вся попаляющий!

9. Не смущаться и не огорчаться малым молением или невозможностью исполнить все монашеству положенное по действительно крайнем недосуге церковной уборки и дела, стараясь лишь непременно и на ходу, никогда не прерывая умственной молитвы, прочитывать утром, среди дня и на ночь данное правильце да, если возможно, всем положенное общее правило, а если уж нельзя, то как Господь поможет!
Но 200 поясных поклонов Спасителю, Богоматери, как бы то ни было, каждодневно исполнять обязательно.

10. При освящении храмов неопустительно всегда 40 дней (6 недель) служить в нем все службы.

11. Вытирая пыль и выметая сор из храма Божия, ниже никогда не бросать его так, с небрежением — «только прах храма Божия свят уже есть!»,— а бережно собрав его, сжигать в пещи или бросить в реку проточной воды, или же откидывать в какое-либо особое, а не общее проходное либо сорное место; точно так же поступая и при мытье чего-либо церковного, мыть токмо в проточной же воде или же в особой, нарочито только для сего держимой и свято хранящейся посуде; и воду эту сливать тоже в особо на то чистое или уготованное место.

О.Серафим говорил им: «Нет паче послушания, как послушание церкви! И если только тряпочкой притереть пол в дому Господнем, превыше всякой другого дела поставится у Бога! Нет послушаний выше церкви! И все, что ни творится в ней, и как входите и исходите, все должно творить со страхом и трепетом и никогда непрестающей молитвой, и никогда в церкви, кроме необходимо должного же церковного и о церкви ничего не должно говориться в ней! И что же краше, превыше и преслаще церкви! И кого-то токмо убоимся в ней и где же и возрадуемся духом, сердцем и всем помышлением нашим, как не в ней, где Сам Владыко Господь наш с нами всегда соприсутствует!» Говоря это, батюшка сиял от восторга неземной радостью.

Тогда же дал он заповедь насчет Рождественских церквей. «В верхней церкви Рождества Христова постоянно, денно и нощно гореть неугасимой свече у местной иконы Спасителя, а в нижней Рождества Богоматери церкви неугасимо же денно и нощно теплиться лампаде у храмовой иконы Рождества Богоматери. Денно и нощно читать Псалтырь, начиная с Царской Фамилии и за всех благотворящих обители, в этой же самой нижней церкви двенадцатью на то нарочито определенными и переменяющимися по часу сестрами, а в воскресенье неопустительно всегда перед Литургией служить Параклис Божией Матери весь нараспев, по ноте». И сказал о.Серафим: «Она (неусыпаемая Псалтырь) вечно будет питать вас! И если эту заповедь мою исполните, то все хорошо у вас будет и Царица Небесная никогда не оставит вас. Если же не исполните, то без беды беду наживете».

Наша же матушка Елена Васильевна, по освящении Рождественских церквей поставленная о.Серафимом ризничей и церковницей их, продолжала свою строгую и святую жизнь. Она старалась исполнить все до наималейшего заповеданное ей о.Серафимом. Она безвыходно пребывала в церкви, читала по шести часов кряду Псалтирь, так как мало было грамотных сестер и, понятно, поэтому ночевала в церкви, немного отдыхая на камне где-нибудь в сторонке на кирпичном полу. С ней чередовалась в чтении Псалтири послушница ее Ксения Васильевна, и, когда наступала очередь Елены Васильевны, то она, боясь оставаться одна в церкви, бывало, клала у себя в ногах у аналоя Ксению, говоря ей: «Не спи, Ксеньюшка, Бога ради, а то я боюсь, уснешь ты, я одна и останусь!» — «Не стану, матушка, не стану!» — отвечала ей Ксения, еще молодая, здоровая и засыпавшая очень быстро после дневного утомления. Увидя Ксению спящей, Елена Васильевна пугалась, начинала бранить ее и сердиться. «Ведь вот ты какая, — говорила Елена,— как я тебя просила!»

Боязнь возбуждалась в Елене Васильевне не без основания, так как враг человечества, не терпящий в людях добродетели, пугал ее. Так, раз она читала в церкви, а Ксения уснула, и вдруг с верхней паперти кто-то пустился бегом по лестнице, прямо в нижнюю дверь, ворвался в церковь, где она молилась, и грохнулся изо всей силы с таким шумом, громом и треском, что даже спящие сестры вскочили. Елена Васильевна помертвела и упала в обморок. Сестры кинулись к ней, еле привели бедную в чувство, а затем все-таки с ней сделался припадок. В другой раз Елена Васильевна лежала и дремала, а Ксения справляла свою череду. Когда же Ксения окончила, то, не желая ее будить, тихонько затушила свечу и прилегла возле Елены Васильевны. Была лунная ночь. Вдруг, проснувшись, Елена Васильевна видит, что кто-то вышел из алтаря, с расчесанными волосами на голове и стал молиться у ее изголовья… «Видно, Ксения!» — подумала она, стараясь себя успокоить, но в это время слышит, что возле нее лежит Ксения и вздохнула… Тогда Елена Васильевна вся затряслась с испуга. Видение притягивало ее взор, и луна освещала молящуюся фигуру у изголовья. Она хотела подняться, вскрикнуть, но не могла и замерла… Когда проснулась Ксения, никого не было, а несчастная Елена Васильевна лежала в обмороке.

Однажды во время дневного чтения Псалтири Елена Васильевна увидела, как из пустого алтаря вышла девушка необыкновенной красоты, с распущенными волосами, остановилась пред Царскими Дверьми, помолилась неспешно и исчезла в боковую же дверь. Также днем была она раз одна в церкви, читала Псалтирь пред каким-то большим праздником, и услышала стук в запертую дверь церкви, повторившийся несколько раз. Полагая, что это стучится пришедшая ей на смену сестра, она отворила дверь и тут же упала, так как перед нею стоял кто-то в саване. Все это, часто повторявшееся, заставило Елену Васильевну нарочно сходить к батюшке Серафиму, рассказать ему и просить его указания, заступления и молитвы. О.Серафим утешил, ободрил ее и навсегда запретил ей оставаться одной в церкви. С тех пор ничего подобного не являлось уже более.

По построении Рождественских церквей в Дивееве батюшка Серафим занялся приобретением земли под будущий собор, о котором он много предсказывал. Для этого он приказал Михаилу Васильевичу Мантурову вымерить и купить за триста рублей 15 десятин земли недалеко от Казанской церкви, принадлежавших г-ну Жданову. По поручению батюшки Серафима покупать эту землю ездила Елена Васильевна.

«Святой царь Давид,— сказал батюшка Серафим Елене Васильевне,— когда восхотел соорудить храм Господу на горе Мории, то гумно Орны туне не принял, а заплатил цену; так и здесь, Царице Небесной угодно, чтобы место под собор было приобретено покупкою, а не туне его получить. Я бы мог выпросить земли, но это Ей не угодно! Поезжай в город Темников к хозяину этой земли Егору Ивановичу Жданову, отдай ему эти мои деньги и привези бумажный акт на землю!»

Елена Васильевна поехала со старицей Ульяной Григорьевной и, выполнив поручение, возвратилась к о.Серафиму с купчей. Батюшка пришел в неописанный восторг и, целуя бумагу, воскликнул: «Во, матушка, радость-то нам какая! Собор-то у нас какой будет, матушка! Собор-то какой! Диво!» И приказал настоящую бумагу бережно хранить Елене Васильевне до ее смерти, а потом передать Михаилу Васильевичу.

По благословению батюшки Серафима Михаил Васильевич Мантуров продал свое имение, отпустил на свободу своих крепостных людей и, сохранив до времени деньги, поселился на купленной Еленой Васильевной земле со строжайшей заповедью: хранить ее и завещать после смерти своей Серафимовой обители (впоследствии на этой земле в 1848 году был заложен, а к 1875 году построен и освящен в честь Святой Троицы главный собор Дивеевской обители). На этой земле Михаил Васильевич поселился с женой и стал терпеть недостатки. Он претерпевал множество насмешек от знакомых и друзей, а также упреков от своей жены Анны Михайловны, лютеранки, вовсе не подготовленной к духовным подвигам молодой женщины, не терпящей бедности, весьма нетерпеливого и горячего характера, хотя в общем хорошей и честной особы. Всю жизнь свою чудесный Михаил Васильевич Мантуров, истинный ученик Христов, терпел унижения за свой евангельский поступок. Но он переносил все безропотно, молча, терпеливо, смиренно, кротко, с благодушием по любви и необычайной вере своей к святому старцу, во всем беспрекословно его слушаясь, не делая шага без его благословения, как бы предав всего себя и всю жизнь свою в руки преподобного Серафима. Неудивительно, что Михаил Васильевич стал наивернейшим учеником о.Серафима и наиближайшим, любимейшим его другом. Батюшка о.Серафим, говоря о нем с кем бы то ни было, не иначе называл его, как «Мишенька», и все, касающееся устройства Дивеева, поручал только ему одному, вследствие чего все знали это и свято чтили Мантурова, повинуясь ему во всем беспрекословно, как бы распорядителю самого батюшки.

Когда была закончена постройка церкви во имя Рождества Богородицы, летом 1830 года, о.Серафим поручил Елене Васильевне вместе со священником о.Василием Садовским съездить в Нижний Новгород для получения от архиерея разрешения освятить новый храм. Год был холерный, но ослушаться не посмели. Елене Васильевне, положив просфор и приказав изготовить прошение, Преподобный сказал: «Поклонитесь владыке в ножки и просфоры от меня отдайте; он вам все и сделает!»

О.Василию он наказывал так: «Ты, батюшка, приехав, закажи теплый хлеб в булочной, да так, чтобы он у тебя был горячий, от меня и подай ему, он вам все сделает!» По случаю холеры преосвященный Афанасий никого не принимал, но по молитвам Батюшки им удалось его увидеть. Получив от Елены Васильевны прошение и просфоры, а от о.Василия горячий хлеб, владыка, невольно улыбаясь, воскликнул: «Просфоры-то так, а уж хлеб-то никак не из Сарова, а здешний, ибо теплый». О.Василий объяснил, что так приказано ему старцем Серафимом, который без теплого хлеба не велел и являться к Преосвященному. «А, теперь понимаю, это пo-Златоустовски!» — воскликнул восхищенный владыка.

Тут же он написал резолюцию на прошение об освящении храма и направил о. Василия и Елену Васильевну к архимандриту Иоакиму с указанием устроить освящение храма. Из-за холеры в Нижнем никто и ничто не выпускалось из города без выдержки карантина. Помолившись, заложили лошадку и потихоньку поехали. Когда ехали мимо караульных солдат, никто их не остановил и даже не спросил, будто их и не видели. Так и приехали домой, и, невзирая на страшную холеру, покупали много фруктов, которые были дешевы из-за эпидемии, а за молитвы батюшки Серафима возвратились целы и здоровы и ничем невредимы.

Батюшка Серафим необыкновенно и горячо любил во всем послушную ему Елену Васильевну, но Божиим Промыслом суждено было ему еще при жизни своей потерять ее и горько оплакивать. Кончина и последние дни жизни этой великой рабы Божией поистине замечательны.

Елена Васильевна незадолго до своей смерти начала как бы предчувствовать, что батюшке Серафиму недолго осталось жить. Поэтому она часто говорила со скорбью окружающим: «Наш батюшка ослабевает; скоро, скоро останемся без него! Навещайте сколь возможно чаще батюшку, недолго уже быть нам с ним! Я уже не могу жить без него и не спасусь; как ему угодно, не переживу я его; пусть меня раньше отправят!» Однажды она высказала это и о.Серафиму. «Радость моя,— ответил батюшка.— А ведь служанка-то твоя ранее тебя войдет в Царствие-то, да скоро и тебя с собой возьмет!» Действительно, любившая ее и не желавшая расстаться с ней крепостная девушка Устинья заболела чахоткой. Ее мучило, что она по болезни занимает место в маленькой и тесной келлии Елены Васильевны, и постоянно повторяла: «Нет, матушка, я уйду от тебя, нет тебе от меня покоя!» Но Елена Васильевна уложила Устинью на лучшее место, никого не допускала ходить за ней и сама служила ей от всего сердца. Перед смертью Устинья сказала Елене Васильевне: «Я видела чудный сад, с необыкновенными плодами… Мне кто-то и говорит: этот сад общий твой с Еленой Васильевной, и за тобой скоро она придет в этот сад!» Так и случилось.

Михаил Васильевич Мантуров заболел в имении генерала Куприянова злокачественной лихорадкой и написал письмо Елене Васильевне, поручая ей спросить батюшку Серафима, как ему спастись. О.Серафим приказал разжевать ему горячий мякиш хорошо испеченного ржаного хлеба и тем исцелил его. Но вскоре он призвал к себе Елену Васильевну, которая явилась в сопровождении своей послушницы и церковницы Ксении Васильевны, и сказал ей: «Ты всегда меня слушала, радость моя, и вот теперь хочу я тебе дать одно послушание… Исполнишь ли его, матушка?» — «Я всегда вас слушала,— ответила она,— и всегда готова вас слушать!» — «Во, во, так, радость моя!» — воскликнул старец и продолжал: «Вот, видишь ли, матушка, Михаил Васильевич, братец-то твой, болен у нас и пришло время ему умирать и умереть надо ему, матушка, а он мне еще нужен для обители-то нашей, для сирот-то… Так вот и послушание тебе: умри ты за Михаила-то Васильевича, матушка!»

«Благословите, батюшка!» — ответила Елена Васильевна смиренно и как будто спокойно. О.Серафим после этого долго-долго беседовал с ней, услаждая ее сердце и касаясь вопроса смерти и будущей вечной жизни. Елена Васильевна молча все слушала, но вдруг смутилась и произнесла: «Батюшка! Я боюсь смерти!» — «Что нам с тобой бояться смерти, радость моя! — ответил о. Серафим.— Для нас с тобою будет лишь вечная радость!»

Простилась Елена Васильевна, но лишь шагнула за порог келлии, тут же упала… Ксения Васильевна подхватила ее, батюшка Серафим приказал положить ее на стоявший в сенях гроб, а сам принес святой воды, окропил Елену Васильевну, дал ей напиться и таким образом привел в чувство. Вернувшись домой, она заболела, слегла в постель и сказала: «Теперь уже я более не встану!»

По рассказам очевидцев, ее кончина была замечательная. В первую же ночь она видела знаменательный сон. На месте Казанской Дивеевской церкви была как бы площадь или торжище и на ней великое множество народа… Вдруг народ расступился перед двумя воинами, которые к ней подошли. «Иди с нами к Царю! — сказали они Елене Васильевне.— Он тебя к Себе призывает!» Она повиновалась и пошла за воинами. Ее привели к месту, на котором восседали необычайной красоты Царь и Царица, которые, приняв ее смиренный поклон, сказали: «Не забудь 25-го числа, мы тебя к себе возьмем!» Проснувшись, Елена Васильевна рассказала всем свой сон и приказала записать число… Только тремя днями пережила она его.

За эти несколько дней болезни Елена Васильевна особоровалась и насколько возможно часто приобщалась Св. Тайн. Духовник ее, о.Василий Садовский, видя ее слабость, посоветовал было ей написать брату Михаилу Васильевичу, который ее сильно любил, но она ответила: «Нет, батюшка, не надо! Мне будет жаль их, и это возмутит мою душу, которая уже не явится ко Господу такой чистой, как то подобает!»
Трое суток до смерти Елена Васильевна была постоянно окружена видениями и для не понимавших людей могло казаться, что она в забытьи. «Ксения! Не накрыть ли стол-то? Ведь гости скоро будут!» Ксения Васильевна тотчас согласилась и исполнила желание умирающей, накрыв стол белой, чистой скатертью. «Смотри же, Ксения,— твердила Елена Васильевна,— чтобы все, все у тебя было чисто, как возможно чисто!» Когда же она увидела, что все исполнено ее послушницей, поблагодарила и произнесла: «Ты, Ксения, не ложись, а Агафье Петровне вели лечь… И ты не садись, смотри, Ксения, а так постой немного!» Умирающая была окружена образами. Но вдруг, вся изменившись в лице, радостно воскликнула она: «Святая Игумения!.. Матушка, обитель-то нашу не оставь!..» Долго-долго со слезами молила умирающая все об обители и много, но несвязно, говорила она, а затем совершенно затихла. Немного погодя, как бы опять очнувшись, она позвала Ксению, говоря: «Где же это ты? Смотри, еще гости ведь будут!..» Потом вдруг воскликнула: «Грядет! Грядет!.. Вот и Ангелы!.. Вот мне венец и всем сестрам венцы!..» —долго еще говорила, но опять непонятно. Видя и слыша все это, Ксения Васильевна в страхе воскликнула: «Матушка! Ведь вы отходите! Я пошлю за батюшкой!» — «Нет, Ксеньюшка, погодите еще,— сказала Елена Васильевна,— я тогда сама скажу вам!» Много времени спустя она послала за о.Василием Садовским, чтобы еще в последний уже раз особороваться и приобщиться Св. Христовых Тайн.

Во время исповеди, как собственноручно написал о.Василий, умирающая поведала, какого видения и откровений она была раз удостоена. «Я не должна была ранее рассказывать это,— объяснила Елена Васильевна,— а теперь уже могу! В храме я увидела в раскрытых Царских дверях величественную Царицу неизреченной красоты, которая, призывая меня ручкой, сказала: «Следуй за Мной и смотри, что покажу тебе!»

Мы вошли во дворец; описать красоту его при полном желании не могу вам, батюшка! Весь он был из прозрачного хрусталя и двери, замки, ручки и отделка — из чистейшего золота. От сияния и блеска трудно было смотреть на него, он весь как бы горел. Только подошли мы к дверям, они сами собой отворились и мы вошли как бы в бесконечный коридор, по обеим сторонам которого были все запертые двери. Приблизясь к первым дверям, которые тоже при этом сами собой раскрылись, я увидела огромный зал; в нем были столы, кресла и все это горело от неизъяснимых украшений. Он наполнялся сановниками и необыкновенной красоты юношами, которые сидели. Когда мы вошли, все молча встали и поклонились в пояс Царице. «Вот, смотри,— сказала Она, указывая на всех рукой,— это Мои благочестивые купцы…»

Предоставив мне время рассмотреть их хорошенько, Царица вышла и двери за нами затворились сами собой. Следующий зал был еще большей красоты, весь он казался залитым светом! Он был наполнен одними молодыми девушками, одна другой лучше, одетыми в платья необычайной светлости и с блестящими венцами на головах. Венцы эти различались видом, и на некоторых было надето по два и по три. Девушки сидели, но при нашем появлении все встали молча, поклонились Царице в пояс. «Осмотри их хорошенько, хороши ли они и нравятся ли тебе»,— сказала Она мне милостиво. Я стала рассматривать указанную мне одну сторону зала, и что же, вдруг вижу, что одна из девиц, батюшка, ужасно похожа на меня!»

Говоря это, Елена Васильевна смутилась, остановилась, но потом продолжала: «Эта девица, улыбнувшись, погрозилась на меня! Потом, по указанию Царицы, я начала рассматривать другую сторону зала и увидела на одной из девушек такой красоты венец, такой красоты, что я даже позавидовала! — проговорила Елена Васильевна вздохнув.

— И все это, батюшка, были наши сестры, прежде меня бывшие в обители, и теперь еще живые, и будущие! Но называть их не могу, ибо не велено мне говорить. Выйдя из этого зала, двери которого за нами сами же затворились, подошли мы к третьему входу и очутились снова в зале несравненно менее светлом, в котором также были все наши же сестры, как и во втором, бывшие, настоящие и будущие; тоже в венцах, но не столь блестящих и называть их мне не приказано. Затем мы перешли в четвертый зал, почти полумрачный, наполненный все также сестрами, настоящими и будущими, которые или сидели, или лежали; иные были скорчены болезнью и без всяких венцов со страшно унылыми лицами, и на всем и на всех лежала как бы печать болезни и невыразимой скорби. «А это нерадивые! — сказала мне Царица, указывая на них.— Вот они и девицы, а от своего нерадения никогда не могут уже радоваться!»

«Ведь тоже все наши сестры, батюшка, но мне запрещено называть их!» — объяснила Елена Васильевна и горько заплакала. Как только ушел о.Василий из келлии, причастив Елену Васильевну, она сказала Ксении: «Ксения! Вынесите сейчас же от меня икону Страстной Божией Матери в церковь! Эта икона чудотворная!» Она была на время перенесена в келлию из церкви. Сестры молча выслушали приказание, но оно показалось им странным, и они не исполнили его, полагая, что Елена Васильевна говорит в бреду или в забытьи, но умирающая, быстро поднявшись и строго посмотрев на послушниц, сказала с упреком: «Ксения! Всю жизнь ты меня не оскорбляла, а теперь перед смертью это делаешь! Я вовсе не в бреду, как вы это думаете, а говорю вам дело! Если вы икону теперь не вынесете, то вам не дадут уже вынести ее, и она упадет! Вот вы не слушаете, а после сами же будете жалеть!» И едва успели вынести икону, как ударили к обедне.

«Сходи-ка, Ксения, к обедне,— проговорила Елена Васильевна,— да помолись за всех нас!»
— «Что это вы, матушка,— испуганно сказала Ксения Васильевна,— а вдруг…» (умрете вы! — хотела было сказать она). Но Елена Васильевна, не дав ей докончить, произнесла: «Ничего, я дождусь.» И когда Ксения вернулась после обедни, то Елена Васильевна встретила со словами: «Вот видишь ли, я сказала, что дождусь, и дождалась тебя!» Потом, обращаясь ко всем, продолжала она: «За все, за все благодарю вас! И вы меня все Христа ради простите!»

Ксения, видя, что Елена Васильевна вдруг вся посветлела и отходит, испуганно к ней бросилась и стала молить ее еще сказать: «Матушка… тогда… нынче ночью-то, я не посмела тревожить и спросить вас, а вот теперь вы отходите, скажите мне, матушка, Господа ради скажите, вы видели Господа?!»
— «Бога невозможно человеком видети, на Него же не смеют чини ангельские взирати!» — тихо и сладко запела Елена Васильевна, но Ксения продолжала молить, настаивать и плакать. Тогда Елена Васильевна сказала: «Видала, Ксения,— и лицо сделалось восторженное, чудное, ясное,— видела, как неизреченный Огнь, а Царицу и Ангелов видела просто!»
— «А что же, матушка,— спросила опять Ксения,— а вам-то что будет?»
— «Надеюсь на милосердие Господа моего, Ксения,— произнесла смиренная праведница, отходящая ко Господу,— Он не оставит!» Затем она начала говорить о церкви, как и что должно делать, чтобы она была всегда в порядке, и заторопила послушницу: «Собирайте меня скорее, скорее, не отворяя двери! Выносите сейчас же в церковь! А то сестры вам помешают и не дадут собрать!»
— «Поздно, матушка, не успеем до вечерни»,— отвечала ей Ксения. «Нет, нет, успеем еще! — как бы торопясь, говорила Елена Васильевна.— Как я говорю, так и делайте! Слушайтесь, да скорее, а то Бог накажет! Спохватитесь после, да уже поздно будет, не воротите!»

И сестры стали ее спешно убирать. «Ох! Ксения! Ксения! Что это? — вдруг воскликнула она, испуганно прижавшись к послушнице.— Что это?! Какие два безобразные; это враги!… Ну, да эти вражие наветы, уже ничего мне не могут теперь сделать!» Затем совершенно спокойно она потянулась и скончалась.

Справедливо настаивала праведная, требуя запереть двери и чтобы ее живую уже совершенно приготовили в гроб, а затем немедленно по смерти вынесли в церковь, потому что едва лишь успели это все исполнить, как сестры, чрезвычайно любившие ее, узнав о её кончине, вломились со страшным воплем в двери крошечной келлии, не дозволяя положить ее в присланный за трое суток батюшкой Серафимом гроб, выдолбленный из целого дуба. В эту минуту начали звонить к вечерне и поэтому ее вынесли в церковь. На нее надели рубашечку о. Серафима, платок и манатейную ряску. Обули в башмаки, в руки положили шерстяные четки и сверх всего покрыли черным коленкором. Волосы ее, всегда заплетенные в косе, были закрыты под платочком шапочкой из батюшкиных поручей, которую сам старец надел ей после пострижения. Она скончалась 27-ми лет от рождения, пробыв в Дивеевской обители всего семь лет. Елена Васильевна была чрезвычайно красивой и привлекательной наружности, круглолицая, с быстрыми черными глазами и черными же волосами, высокого роста.

В тот же час батюшка Серафим, провидев духом, поспешно и радостно посылал работавших у него в Сарове сестер в Дивеево, говоря: «Скорее, скорее грядите в обитель, там великая госпожа ваша отошла ко Господу!»

Все это произошло 28 мая/10 июня 1832 года, накануне праздника Пятидесятницы, а на другой день, в саму Троицу, во время заупокойной Литургии и пения Херувимской песни, воочию всех предстоящих в храме покойная Елена Васильевна, как живая, три раза радостно улыбнулась в гробу своем.

Ее похоронили рядом с могилой первоначальницы матушки Александры, с правой стороны Казанской церкви. В эту могилу не раз собирались похоронить многих мирских, но матушка Александра, как бы не желая этого, совершала каждый раз чудо: могила заливалась водой и хоронить делалось невозможным Теперь же та могила осталась сухой, и в нее опушили гроб праведницы и молитвенницы Серафимовой обители.

На третий день по кончине Елены Васильевны Ксения Васильевна пошла вся в слезах к батюшке Серафиму. Увидев ее, великий старец, любивший покойную праведницу не менее всех сестер, невольно встревожился и, сейчас же отсылая Ксению домой, сказал ей: «Чего плачете? Радоваться надо! В сороковой день придешь сюда, а теперь иди, иди домой! Надо чтобы все 40 дней ежедневно была бы обедня, и как хочешь, в ногах валяйся у батюшки о.Василия, чтобы обедни были!» Захлебываясь от слез, ушла Ксения Васильевна, а о.Павел, сосед по келлии с о.Серафимом, видел, как батюшка долго-долго ходил растревоженный по комнате своей и восклицал: «Ничего не понимают! Плачут!.. А кабы видели, как душа-то ее летела, как птица вспорхнула! Херувимы и Серафимы расступились! Она удостоилась сидеть недалеко от Святыя Троицы аки дева!»

Когда Ксения Васильевна пришла на сороковой день по смерти Елены Васильевны к батюшке Серафиму по его приказанию, то старец, утешая свою любимую церковницу, сказал радостно: «Какие вы глупые, радости мои! Ну, что плакать-то! Ведь это грех! Мы должны радоваться; ее душа вспорхнула как голубица, вознеслась ко Святой Троице. Перед ней расступились Херувимы и Серафимы и вся небесная сила! Она прислужница Матери Вожиеи, матушка! Фрейлина Царицы Небесной она, матушка! Лишь радоваться нам, а не плакать должно! Со временем ее мощи и Марии Семеновны будут почивать открыто в обители, ибо обе они так угодили Господу, что удостоились нетления!»

На могиле Елены Васильевны не раз творились чудеса и исцеления. В обители до разгона были записаны эти случаи, но до нас они не дошли. Сестры, живущие в обители, ежедневно ходили на могилку к Елене Васильевне поклониться и помолиться: «Госпожа и мать наша Елено, помяни нас у Престола Божия во Царствии Небесном». Сестры просят ее помощи в повседневных делах и получают просимое.

Еще в 1829 году преподобный Серафим говорил Михаилу Васильевичу Мантурову о церкви Рождества Пресвятой Богородицы: «Во, во радость моя! Четыре столба — четверо мощей! Четыре столба — четверо мощей! Радость-то нам какая, батюшка! Четыре столба — ведь это значит четверо мощей у нас тут почивать будут! И это усыпальница мощей будет у нас, батюшка! Во радость-то нам какая! Радость-то какая!» В наши дни сбылись пророческие слова преподобного Серафима Саровского: преподобная монахиня Елена почивает в мощах в церкви Рождества Пресвятой Богородицы вместе с прп. Александрой, первоначальницей Дивеевской обители, и прп. Марфой. Все они в 2000 году причислены к лику местночтимых святых Нижегородской епархии.

Молитвами сей праведницы своей и великой госпожи нашей Господь да помилует нас, грешных. Аминь.

Тропарь преподобной монахине Елене, глас 1:

         Добродетельми кротости, смирения и воздержания просиявшая, таинственная начальнице Мельничныя Общины в Дивееве явилая еси преподобная мати наша Елено, даже до смерти в совершением послушании Старцу Серафиму пребыла еси и Господа лицезрети сподобилася еси, испроси и нам дерзновение Ему Единому служити во спасение душ наших.

Кондак преподобной монахине Елене, глас 5:

        В монашестве благочестно поживши и в юных летех путь свой скончавши, послушанием, постом и молитвою вечно-неразлучною к сретению Жениха себе предуготовившая, богомудрая Елено, молим тя: от бед избави нас твоими молитвами, блаженная.

Тропарь общий преподобным женам Дивеевским
Александре, Марфе и Елене, глас 4:

         Явилися есте земли Российския украшение,/ начальницы Обители Дивеевския/ преподобныя матери наши Александро, Марфо и Елено,/ благословение Царицы Небесныя исполнившыя/ и дерзновение ко Господу стяжавшыя,/ молите у Престола Пресвятыя Троицы/ о спасении душ наших.

Кондак общий преподобным женам Дивеевским
Александре, Марфе и Елене, глас 8:

         Дивеевстии светильницы всесветлыя/ преподобныя матери наши Александро, Марфо и Елено,/ в пощении, бдении, молитве и трудах добре подвизалися есте/ и по смерти нас освещаете чудес источеньми/ и исцеляете недугующих души;/ молите Христа Бога грехов оставление даровати/ любовию чтущим святую память вашу.