Монашеская община в селе Волово Тульской области в 1920 – 1970 годы

 

1. Введение

Россия за двадцатое столетие явила миру сонм святых, соразмерный всей истории христианства, – мучеников, исповедников и подвижников благочестия.

От массовых репрессий 30-х годов пострадали десятки тысяч священнослужителей, миллионы православных мирян. Проводились они в обстановке крайнего беззакония и произвола. Лишь в отдельных случаях репрессированный мог тогда повлиять на решение своей участи. Практически невозможно было избежать от расправы по сфабрикованным фантастическим обвинениям.

Но впечатление случайности в выборе жертвы несовместимо с христианским мировоззрением, для которого случайности не бывает. Господь говорил: «Не две ли малые птицы продаются за ассарий? И ни одна из них не упадет на землю без воли Отца вашего. У вас же и волосы на голове все сочтены» (Мф. 10 , 29-30).

Поэтому мы верим, что христиане, умиравшие под пытками с именем Христа, молившиеся Ему перед расстрелом в тюремных подвалах, скончавшиеся с благодарением Богу за все, от голода и тяжких работ в лагерях, стали не жертвой трагической случайности, а положили жизнь свою за Христа.

Характеристику этого периода дал Святейший Патриарх Тихон в своем Послании к годовщине Октябрьской революции: «Никто не чувствует себя в безопасности; все живут под постоянным страхом обыска, грабежа, выселения, ареста, расстрела. Хватают сотнями беззащитных, гноят целыми месяцами в тюрьмах, казнят смертью, часто без всякого следствия и суда, даже без упрощенного суда.

Казнят епископов, священников, монахов и монахинь, ни в чем невинных, а просто по огульному обвинению в какой-то расплывчатой и неопределенной «контрреволюционности». Бесчеловечная казнь отягчается для православных лишением последнего предсмертного утешения – напутствия Святыми Тайнами, а тела убитых не выдаются родственникам для христианского погребения…

Все проявления как истинно гражданской, так и высшей духовной свободы человечества подавлены беспощадно … Особенно больно и жестоко нарушение свободы в делах веры. Не проходит и дня, чтобы в органах печати не помещались самые чудовищные клеветы на Церковь Христову и ее служителей, злобные богохульства и кощунства»[1].

2. Святая Воловская земля

Не обошли стороной лихие годы и Воловскую землю. Но по милости своей Господь послал людям утешение в скорбях и бедах. Во время настоятельства в Знаменском храме с. Волово протоиерея Феодора Минервина в селе поселились монахини — сестры Шамординского Казанского, Ивановского и других женских монастырей. После закрытия своих обителей и отбытия срока ссылки в Казахстане они приехали в село Волово и в довоенные годы несли послушание (пели на клиросе, пекли просфоры) при Знаменской церкви с. Волово, а после войны — при Никольской церкви села Осиново.

Когда сестры приехали в село, местные жители были этому очень рады, многие хотели дать приют монахиням. Через некоторое время, по благословению отца Феодора, воловчане решили выстроить для сестер домик, чтобы они могли жить отдельно от мирских. Так сельчане построили им дом, вокруг которого сестры разбили огород, где выращивали овощи для своего пропитания. Часто и местные жители приносили им необходимые продукты.

 

 

Из слов монахини Анастасии (Крюковой), допрошенной в 1929 году по делу отца Феодора Минервина, следует, что в селе Волово всего было пять монахинь[2]. Они занимались шитьем и изготовлением туфель, стегали одеяла. Духовным отцом сестер был Оптинский иеромонах Мелетий (Бармин), последний духовник Шамординской обители, к которому они ездили за духовным наставлением, когда он служил в Козельске.

В 30-е годы, когда гонения на церковь достигли своего апогея, в Знаменский храм с. Волово, после ссылки, 15 марта 1937 года (на празднование Державной иконы Божией Матери) пришел служить настоятелем Оптинский иеромонах – преподобномученик Гурий (Самойлов), прославленный в сонме новомучеников и исповедников Российских. Арестован он был 22 ноября того же года и 20 декабря после непродолжительного следствия расстрелян в Тесницком лесу, под Тулой, где ныне стоит часовня в честь Новомучеников и исповедников Российских. Здесь на бывшем расстрельном полигоне покоятся останки около трех с половиной тысяч страдальцев за веру.

Монахини часто собирались у своей духовной наставницы – монахини Марфы (в миру Марфы Моисеевны Ушковой), впоследствии принявшей схиму с именем Мария. Мать Мария родилась в 1864 году в селе Иевлево Богородицкого уезда Тульской губернии.

Видимо, с детства она была слепой, по крайней мере, в послужных списках Шамординской Казанской обители, куда она поступила на послушание в 1890 году, она так и значится «слепой и убогой». Будучи в Шамординской обители, мать Марфа жила в богадельне, и за ней ухаживали сестры.

 

В книге монахини Амвросии (Оберучевой) «История одной старушки» при описании послереволюционной участи Амвросиевской пустыни есть упоминание и о матери Марфе: «Для чего-то совхозу понадобилась в богадельне келья слепой м. Марфы (она с трех лет от оспы совершенно ослепла), и когда кто-то из нас пришел к ней, слепая сидела на своих вещах в трапезной. Сейчас же на салазках перевезли вещи и взяли ее к нам в больницу: мы рады были такой духовной монахине. Когда монастырь окончательно упразднили, стали говорить о том, кто куда пойдет. За м. Марфой еще раньше приехал племянник и увез ее. Ее спрашивали, как же она будет жить? На что она отвечала: «У меня отец очень богатый, он предоставит мне все-все, не надо беспокоиться». Потом мы услыхали, что некоторые состоятельные люди вскоре выстроили для нее домик, и она там поселилась с двумя сестрами. Матушка Марфа впоследствии многих приглашала к себе погостить, сама с сестрами приезжала в Козельск повидаться с духовниками и сестрами и многим помогала. Глубокая вера не обманула ее…»[3].

О ней говорили как об имевшей особый дар рассуждения и даже – прозорливости. Так, одна молодая девица (Дятлова Мария Федоровна), со слов которой написаны воспоминания о матери Марфе, пошла к ней за советом – можно ли ей выйти замуж за парня, который к ней сватался. Мать Марфа сказала ей – это не твой муж, твой будет гармонист. И правда, впоследствии она вышла замуж за гармониста.

Известен еще один достаточно интересный случай. Однажды, когда монахини уже жили вместе в доме на Крючке (улица в селе Волово), они пригласили рабочих чинить кровлю. Мать Мария была дома одна, а сестры были заняты другими работами, дома их не было. Когда рабочие начали халтурить, матушка вышла, назвала халтурщика по имени и указала ему на «просвет» — дыру в кровле. Кровельщик тогда чуть не упал с кровли, ведь матушка Мария была слепа глазами.

Когда началась Великая Отечественная война, матушка сказала, что немцы придут в Волово, но ненадолго и наши погонят их. Так и произошло, немцы на несколько дней заняли Волово, а затем началось контрнаступление нашей армии.

В декабре 1941 года, при отступлении, немцы подожгли ту часть села, где находился домик монахинь. Со слов очевидцев этот край села полыхал в огне, но домик матушек остался нетронутым.

Скончалась схимница Мария 7 февраля 1942 года. Погребение проходило по монашескому чину. Рука для прощания была снаружи. Очевидцы говорили, что она была мягкой, воскового цвета.

В послевоенные годы после открытия в 1945 году Никольской церкви в селе Осиново монахини пекли просфоры для церкви и пели на клиросе.

 

О монахине Амвросии (в миру Матроне Никитичне Поляковой) известно, что она была высокой духовной жизни и особенно ревностной была в молитвенном делании. Родилась она в 1888 году в сельце Долгом Россошенской волости Ливенского уезда Орловской губернии в крестьянской семье. В 1913 году девицей поступила на испытание в Шамординскую обитель, где в 1916 году несла послушание при монастырской гостинице. В 1918 году была пострижена в рясофор.

Клирик Тульской епархии отец Иоанн Титов (ныне – архимандрит Кирилл, клирик Казанского женского монастыря села Папоротка), бывший настоятелем Осиновской церкви в 1970-х годах, из-за старости матушек часто причащал их на дому.

У всех сестер заранее были приготовлены гробы. Однажды, во время очередного посещения сестер, матушка Амвросия послала отца Иоанна за книгами духовного содержания на чердак. Отец Иоанн влез на чердак и был поражен увиденным — гробы стояли ряд к ряду. Так матушки напоминали себе о конечности земной жизни и об ответственном отношении к ней, ведь если дается один раз, прожить ее надо достойно.

Мать Амвросия, по воспоминаниям отца Иоанна, очень рано утром вставала, умывалась, расчесывала себе косичку, а затем в святом углу долго молилась, вставала и шла отдыхать, зачастую забывая о завтраке. Немного отдохнув, она снова вставала, умывалась, опять прилежно молилась и снова шла отдыхать, нередко забывая и пообедать. Так в молитве проходил весь ее день. Когда она была уже при смерти, то лежала без движения, а глаза ее были закрыты и уста сомкнуты без надежды на движение, но ум ее все еще воспарял в молитве к Богу. Отец Иоанн со своей супругой матушкой Ольгой¹ приехал прощаться с монахиней Амвросией. Они стояли молча, в ожидании хоть какого-то слова от нее или хотя бы движения. Ничего не было слышно, кроме последних вздохов отходящей в мир иной праведницы. В ее руках были четки. Племянница матушки именем Александра решила взять себе на память эти четки и вынуть их из руки умирающей. И тут пальцы матери Амвросии взволнованно задрожали. Так и остались четки в руках молитвенницы, с непрестанной молитвой отдала она дух свой ко Господу. Погребали ее архимандрит Исаакий (Мотыль), уроженец Закарпатья, и отец Иоанн Титов. Отец Исаакий вообще любил беседовать с матушками, часто навещал их, помогал им по хозяйству и ночевал у них.

 

Немного осталось сведений о монахине Агриппине (в миру Агриппине Васильевне Мошкиной). Она родилась в 1882 году в селе Ново-Покровском Богородицкого уезда Тульской губернии в крестьянской семье. В 1902 году совсем юной поступила на испытание в Шамординскую обитель, где несла различные монастырские послушания. Вместе с другими сестрами после закрытия обители она приехала и поселилась в селе Волово.

Известны имена сестер, живших вместе с матерью Марфой, — это монахиня Агриппина (Мошкина) — из Шамордино, монахини Вера (Еремеева) и Анастасия (Крюкова) — насельницы московского Ивановского монастыря и монахиня Евдокия (Астахова). В какой обители подвизалась мать Евдокия нам неизвестно.

Монахиня Вера (Еремеева Вера Ивановна; 1884 – 1975)

Монахиня Вера Ивановна Еремеева происходила из крестьян села Волово Богородицкого уезда Тульской губернии. Родилась она в 1884 году. Крестили младенца в Знаменской церкви, где находилась почитаемая святыня: резная глава св. Иоанна Предтечи. Глава лежала на блюде, под стеклянным колпаком. На Рождество и Усекновение главы св. Иоанна Крестителя со всех деревень стекался народ в храм на молитву.

В детстве Вера обучалась грамоте при церковно-приходской школе в с. Волово. Вероятно, в детстве, или ранней юности, она с братом осталась сиротой. Брата звали Сева.

В молодом возрасте в 1910 году она поступила в Ивановский монастырь г. Москвы. Послушание проходила на монастырском хуторе Чернецово (станция Марк по Савеловской железной дороге). Числилась в монастыре неуказной послушницей.

После декрета 1918 г. монастырь был лишен земли и всех владений, поэтому хутор стал существовать юридически самостоятельно.

В конце 1926 г. Ивановский монастырь в Москве был окончательно закрыт и почти все его насельницы разошлись кто куда. Несколько сестер остались жить на территории монастыря (4 или 5 человек). Игумения Епифания (Митюшина) с несколькими сестрами переселилась на хутор. Матушка игумения жила на покое, окруженная заботой любящих ее сестер.

В 1927 г. послушницы монастыря написали прошение о восстановлении в избирательных правах.

После того, как монастырскую землю отобрали в колхоз, сестры зарабатывали на жизнь рукоделием; принимали заказы на пошив одежды и стегание одеял от населения и через артель «Общее дело», находящуюся на Ильинке в Москве. Также сестры ходили на поденные работы, нанимались к крестьянам для помощи по хозяйству, ездили в Москву в поисках заработка. Жили вскладчину. Старшие сестры м. Артемия (Шестакова) и м. Анатолия (Русанова) не ходили на поденные работы, а жили за счет общежития. Службы в хуторской Сергиевской церкви продолжали исправно совершаться. С 1923 г. по приглашению сестер на хуторе стал служить схиархимандрит Иларион (Удодов), прежде афонский монах, а с 1914 г. исполнявший должность казначея в московском Сретенском монастыре.

12 января 1931 г. скончалась игумения Епифания (Митюшина). Отпевал ее схиархимандрит Иларион (Удодов). Похоронили Матушку на хуторском кладбище.

Весной 1931 г. монастырское хозяйство было обложено налогом в 6 тысяч рублей, который требовалось сдать в 3-хдневный срок. Сестры пошли собирать милостыню, продавали свои личные вещи, собрали нужную сумму и внесли ее в РАЙФО.

14 мая 1931 г. всех сестер, проживающих на хуторе, лишили избирательных прав. Всего к моменту ареста в домах на хуторе проживали 43 сестры.

В ночь на 21 мая 1931 г. на хуторе арестовали мон. Анатолию (Русанову) и с ней 30 сестер. Всех арестованных, 31 человек, отправили в Бутырскую тюрьму. Допрошено 20 свидетелей и все обвиняемые; некоторых допрашивали дважды. Все обвиняемые сестры были осуждены по 58-й ст. УК на три и пять лет лагеря. Пятилетний срок был заменен ссылкой в Казахстан.

Мать Вера после отбытия срока ссылки (должно быть в 1936 году) вернулась в родное село Волово, где с 1920-х годов нашли пристанище несколько монахинь из Шамордино и других монастырей. В письме к родным от 13 апреля 1931 года, незадолго до ареста, она передает поклон «Марфе с сестрами».

 

3. Воспоминания о матушках

Вот что рассказывают о жизни подвижниц благочестия старожилы Воловского района.

Пивоварова Анна Федоровна (1929г.р.), вспоминая о военных годах так описывает жизнь монахинь: «И так, благодаря Господу Богу и Матушке, Царице Небесной, мы имели таких молитвенниц за нас грешных. Жили матушки недалеко от того дома, где я жила. Матушка Марфа слепая была, но всех видела насквозь, кто придет попросить совета, кто, зачем пришел. Жили с ней и другие матушки: Матрона, Евдокия, Вера, Анастасия и Агриппина. У нас, в селе Волово, был секретарь сельского совета Хохлов Михаил. Не знаю, чем матушки могли ему не угодить, но он сделал на них донос немцам. Они пришли вместе с ним к домику, где матушки жили, и начали стучать. Стучали долго и сказали: «Открывайте, а не то дверь сломаем». А в ответ услышали слова матери Марфы: «Вас самих здесь скоро не будет». Так немцы и ушли ни с чем. А когда пришла наша Красная Армия, он сделал на матушек донос, что они якобы на немцев работали, но народ наш заступился за своих молитвенниц, что нет — не было такого. И в итоге его самого органы НКВД забрали, так как он ждал карателей, и у него список был заготовлен, кого предать, и с тех пор его уж никто не видел. Бог милостивый не дал никому от его рук погибнуть. Храм наш в то время был закрыт, но все мы хоть и были тогда детьми, но знали, что это святое место и просили Царицу Небесную, чтобы все мы остались живы. Что мы испытали тогда, не забыть нам никогда».

Илюхина Нина Федоровна рассказывает: «Мне было семь лет, когда они приехали. Приехали сначала мать Марфа и мать Глаша. А года через два приехали к ним мать Амвросия и мать Вера. Мне-то уж девяносто с лишним годов, многое забыла. Как они приехали, здесь сразу все Волово как-то встряхнулось, что к нам приехали монашки, все были им рады, все довольны. Жили они сначала то у тебя, то у меня – по домам жили. Как приехали, они сразу стали ходить псалтирь читать, все они такие божественные были, все к Богу.

Все наши бабы между собой тогда стали говорить: «Ну бабы, ну давайте чего хоть делать, где их устроить, как получше кормить». Сперва, где они ночевали, не могу вам точно сказать, а потом все мужики наши, все наши отцы сказали: «Надо им построить домик, чтобы отдельно были от народа, от мужиков». Столик им сделали мужики, так хорошо, уютно у них было. И вот, на бугорке в нашем селе и сейчас этот домик стоит.

Жили они спокойно, вежливые были, не как наши деревенские. Наше Волово, оно тоже я бы не сказала, что нахальное, но они очень от нас отличались, все к Богу были. Маленьких деток часто к себе принимали, у кого некому было с детьми сидеть, говоря: «Ну давай, бабушка, сюда к нам в загородочку, а ты сейчас сходишь куда тебе там нужно, придешь и возьмешь его». Огородик они маленький раскопали около домика, помидорчики сажали, огурчики сажали, турнепец, и все они себе выращивали, все делали. А картошечки они сажали там, ну может, с полведерочка если. Она не нужна им была, потому что по ведру им приносили с каждого двора. Все им мы давали.

И бывало мама скажет нам: «Ну девки, нонче не постный день, давайте, кто понесет литровочку молочка». Мы же там близко жили.

 

И вот они нам бывало скажут: «Вот видишь, молодца мать твоя какая. Она знает, когда мы хочем съесть молочка-то». Ну а я-то этого не понимала, что мама знает, что она посылает. Ну а когда принесешь им, рады были.

Очень они добрые были, а как читали псалтырь! По маме пришли, по нашей, читать. Если только дом откроешь, ты прям хоть падай-плачь. Какие у них голоса были вежливые, плачевные какие-то.

А мать Марфа, она божественная была, она даже моего брата перекрестила. И многих других она тайком покрестила, так что была для них крестной матерью.

А когда немцы пришли, я слышала, они на несколько дней куда-то уходили. Потом слышу, говорят: «Вот, пришли наши блаженные!»».

Ежова Александра Федоровна (1935 г.р.) вспоминает: «Жили у нас на селе монашки. Помню, была мать Марфа, а с ней жили матушки Глаша, Груша и Амвросия. К ним я, будучи ребенком, часто ходила на большие церковные праздники, когда мама моя собирала им покушать, а они меня или конфеткой угостят или ягодами. В доме у них всегда было чисто и культурно, не смотря на большую тесноту. К матери Марфе люди часто ходили за советом, особенно в тяжелые военные годы. Когда церковь нашу Воловскую закрыли, все стали ходить в Осиново, и матушки там помогали: пекли просфоры, на клиросе пели.

А как мать Амвросия псалтырь читала, сейчас так никто не читает, слез не хватало.

Помню матушку Веру, как мученица была. У них в домике сундук небольшой стоял, и вот она всегда на этом сундуке спала».

Заключение

Церковное служение иноков миру лучшим образом выразилось в насаждении ими мира и христианской любви среди своих сограждан. Как искатели и ценители «вышнего, горнего мира», они не могли быть безучастны к тем, кого одолевала вражда и ненависть друг к другу. С чувством любви и милосердия к немощам человека черноризцы брали на себя подвиг молитвы о мире между людьми, преодолевая силой Божией разделяющее их зло …

На них, как на борцах за вышний мир, прерывалась цепь мирского зла и вражды. Иноки становились победителями зла и обладателями дара Божиего мира, который служил залогом внешней тишины и благополучия людей [4].

С любовью и благоговением обращаемся мы к подвигу новомучеников Российских. В их жизненном пути, исполненном страдания и скорби, православные христиане находят образ веры, пример жертвенной любви к Богу и ближним, опору в переживаемых испытаниях.

Пример мучеников чрезвычайно важен для современного человека, окруженного зачастую ложными представлениями о жизни, так как помогает понять очевидную истину: как бы не была ценна земная жизнь, во всех случаях она не ценнее вечности. Успех борьбы со злом измеряется не внешней победой и не материальным результатом, а стоянием в Истине до конца: «Претерпевший же до конца спасется» (Мк.13,13), — говорит Христос. Испытывая натиск зла и неправды, победить которые для отдельного человека оказывалось невозможным, мученики не могли рассчитывать на внешнюю помощь, но они верили и уповали на Бога Живого, Его реальное присутствие в глубинах человеческого страдания, и это давало им возможность из неравного столкновения с богоборцами выходить победителями — не по силе, а по благодати. Духовный опыт святых ХХ века — прочный фундамент церковной жизни наступившего столетия[5].

В 1917 году преподобный Оптинский старец Анатолий (Потапов) изрек пророчество о судьбе России: «Будет шторм, и русский корабль будет разбит. Да, это будет, но ведь и на щепках и обломках люди спасаются. Не все же, не все погибнут». Слушавшие были поражены и невольно заплакали. Старец подошел к монахине Варваре, положил руку на голову и сказал: «Ничего, ничего не бойся только. Бог не оставит уповающих на Него. Надо молиться, надо всем каяться и молиться горячо». Потом, обратясь к своему брату, спросил: «А что после шторма бывает?». Кто-то сказал, что после шторма бывает штиль. «Вот ведь, — сказал батюшка, — так. И будет штиль». Присутствующие говорили: «Но уж корабля-то нет, разбит, погиб, погибло все!» — «Не так, — ответил старец,— явлено будет великое чудо Божие, да. И щепки и обломки волею Божией и силой Его соберутся и соединятся, и воссоздастся корабль в своей красе и пойдет своим путем, Богом предназначенным. Так это и будет, явное всем чудо»[6].

Протоиерей Владимир Федак

Источники и литература

[1] Комиссия Священного Синода РПЦ по канонизации святых. «Канонизация святых в ХХ веке». М., 1999.

[2] Игумен Герасим (Дьячков). К истории прихода Знаменской церкви села Волово в XIX – XX веках // Газета Воловского района Тульской области «Время и люди». 2010. № 35. 3 сентября. С.  

[3] Монахиня Амвросия (Оберучева). История одной старушки. Храм святых безсребренников и чудотворцев Косьмы и Дамиана на Маросейке. М.,2006 — 560 с. С. 318-319.

[4] Митр. Евлогий (Смирнов). «Премирное Служение». Владимир, 2000, С.107.

[5] Труды «Новомученики ХХ века». М.: Издательство «Булат», 2004.

[6] Там же. С. 2.